Роман Фредрика Лонга «Русская кузина» показывает историю России в XX веке через судьбы отдельных людей. Детектив о пропавшем в 1980-е годы в Санкт-Петербурге финском социологе преобразуется в нравственный и философский роман и ставит перед читателем вопрос: что же на самом деле важно в жизни? Дики Скуг влюбляется в русскую певицу, которую случайно встретил на пароходе, и приезжает в Санкт-Петербург, чтобы снова встретиться с ней. При этом он окунается в совершенно другой мир, полный вопросов, неуверенности, нищеты, риска и поиска настоящей жизни. Узнав, что у Елены финские корни, Дики старается найти следы ее родственников и оказывается, что мать Елены, Эльза, его троюродная сестра. Однако Елена отказывается уехать к нему в Финляндию и в итоге погибает в аварии. Считая себя виноватым в смерти Елены, Дики остается в России, пытаясь искупить вину и очиститься. Но Фредрик Лонг рассказывает не только историю Дики и Елены. Центральное положение в романе занимает трагедия Сигне Лагерстам, двоюродной тети Дики, и ее мужа Отто. Финские коммунисты, бежавшие в страну будущего от нищеты и безработицы, попадают в абсурд сталинских пятилеток и репрессий. Несмотря на невероятную нищету, Отто сохраняет веру в коммунизм, и они с Сигне остаются строить светлое будущее Карельской республики. Однако Отто не прожил даже трех лет, на которые был заключен контракт. По обвинению в саботаже его ссылают на Соловки, и Сигне видит его после этого лишь однажды — когда заключенных ведут по этапу. Сигне остается жить в нищей стране, на ее долю выпадают различные испытания: высылка в Казахстан, война, голод и перестройка. О судьбе этой женщины мы узнаем со слов разных людей, их рассказы дополняют друг друга и складываются в пронзительную трагедию о том, как жизнь ни в чем не повинного человека рушится из-за случайности и лжи. По словам Елены, ее внучки, «история — это то, что случается с людьми».
Фредрик Лонг показывает жизнь в Советском Союзе 30-х годов глазами людей другой культуры. Но при этом он не стремится ее осудить или показать ее жестокость и абсурдность. Главная тема романа — люди, которые остаются людьми, несмотря ни на что. То, что держит их в русской жизни, это обретенный смысл жизни, когда от твоих поступков начинает зависеть жизнь и смерть другого человека.
Фредрик Лонг, финско-шведский писатель, получил степень доктора философии в Хельсинкском университете в 1986 году. В числе его философских работ есть следующие: «Индустриализованное сознание. Труд и рациональность от Платона до Ницше» (Det industrialiserade medvetandet. Arbete och rationalitet från Platon till Nietzsche, 1986), «Образ и мысль» (Bild och tanke, 1999). В области литературы Фредрик Лонг также заметная фигура. В 1985 году он получил государственную литературную премию за роман «Лето вместе со Сью» (Sommaren med Sue), Финскую премию в 2002 году, пять раз ему присуждалась премия Шведского литературного общества, в числе прочего за романы «В те времена» (I dessa tider) в 1995-м и «Русская кузина» (Ryska kusinen) в 2004-м.
Роман «Русская кузина», написанный в 2003 году, называют вершиной его творчества. Книга получила хвалебные отзывы как за многоплановость композиции, органично соединяющей в себе взгляд на события человека 90-х — автора-рассказчика, ученого-социолога Дики Скуга, и финских иммигрантов в СССР в 30-е годы, так и за философско-историческую проблематику. Вместе с тем эта книга имеет особенное значение для русского читателя, поскольку предлагает свежий и вдумчивый взгляд на самые болезненные моменты новейшей русской истории, которые до сих пор требуют осмысления и проработки.
Александра Белькинд
Отрывок из книги
Мать не открыла на звонок, но когда Дики заглянул в дом, то через окно в противоположной стене увидел, что она в палисаднике. Этот палисадник был чуть больше бильярдного стола, но далеко не такой зеленый. Дики пришел без предупреждения, чтобы матери не пришлось покупать еду и специально для него готовить. Когда Дики и Сив приходят, мать всегда покупает слишком много еды, а потом не может ничего выкинуть и неделями живет на прокисшем молоке, ест заплесневелый хлеб, заветренную колбасу, засохший сыр и мороженое, которое столько раз размораживали и снова замораживали, что оно превратилось в непонятную молочную субстанцию. Эта черта у них в роду. Дики никогда не называл ее «скупостью», он всегда говорил «бережливость».
Мать продолжала полоть сорняки и граблями рыхлить грядки. Бледные куцые листья тюльпанов торчали из земли. Она живет в этом доме только второй год. И палисадник пока еще кажется пустым и голым, особенно если сравнивать с садом около дома, где они жили до смерти отца Дики. Там матери помогал Русенхольм, ночной сторож на лесопилке. Он подстригал газоны и живую изгородь, разравнивал дорожки, вскапывал и удобрял землю под ягодными кустами и яблонями, в общем, делал все, что было необходимо. Этот сад, Русенхольмов сад, был гордостью матери.
— Давай сварю кофе? — предложил Дики, чтобы не пришлось надевать перчатки, которые ему все равно малы, и полоть сорняки и сухую траву.
— Я не хочу, — ответила мать. — Сходи лучше за тачкой и секатором. Он висит в гараже рядом с садовыми ножницами.
Когда мать просит Дики о чем-нибудь, на него сразу наваливается усталость. Так всегда бывает. Стоит нашим матерям о чем-то попросить, как мы чувствуем себя ужасно усталыми. Сил нет. Нервы на пределе. Но Дики все-таки пошел в гараж. Секатор, конечно же, висел на своем месте. И тачка стояла там, где ей полагалось стоять. Дики никогда не понимал, как его мать помнит, где лежат все ее вещи. Она иногда забывает поесть, но где лежат вещи, помнит точно.
— Ты знаешь Отто Лагерстама? — спросил Дики, когда вернулся с тачкой и поставил ее в стороне от себя рядом с большой кучей сорняков и сухой травы.
Мать с трудом распрямила спину, оперлась одной рукой на тяпку.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я недавно слышал это имя. Говорят, он был из этих мест.
— Кто говорит?
— Неважно. Просто интересно, кем он был.
Мать внимательно и испытующе посмотрела на Дики.
— Пойди в дом и свари нам кофе, — сказала она наконец. — Я закончу полоть и расскажу.
Дики зашел в дом, который не вызывал у него никаких чувств, — да и слава богу. Иногда без воспоминаний даже лучше. Он поискал в стерильно чистой кухне кофе, чашки, блюдца и ложки. Выбросил газетный лист с кроссвордом. Русский эмигрант, семь букв. Мать не любит крепкий кофе, поэтому Дики вскипятил в отдельной кастрюле немного воды, чтобы было чем разбавить. Семь букв. Викинг? Шесть. Варяг? Дики еще готовил кофе, когда вошла мать, помыла руки и начала указывать, где лежит сахар и булочки к кофе. То, что Дики потом услышал, сидя за круглым кухонным столом, звучало невероятно и фантастически. Отто Лагерстам был женат на кузине его матери, ее двоюродной сестре Сигне Густавсон. Дики вспомнил, что как-то слышал о Сигне Лагерстам, якобы, она в 30-е годы эмигрировала в Швецию и там пропала. Больше о кузине Сиг не говорили. В действительности Сигне и Отто Лагерстам почти сразу после того, как поженились осенью 1930-го года, поехали в Швецию, а оттуда — в Советский Союз. Тогда многие уезжали из страны, — говорила мать, как будто оправдываясь. Она хотела попытаться их понять. В те годы деятельность коммунистической партии в Финляндии была под запретом. Отто был коммунист. И рабочим тогда приходилось нелегко. Высокий уровень безработицы, неуверенность в завтрашнем дне, поговаривали, что скоро начнутся беспорядки, а воспоминания о войне за независимость еще были свежими.
— Гражданской войне, — вставил Дики.
— Как ни назови, все равно большая беда.
— А Отто Лагерстам?
— Отец Отто Лагерстама сидел в лагере в Драгсвике, — ответила мать.
— В лагере для красногвардейцев? — спросил Дики.
— Многие из них там заболели и умерли, — сказала мать Дики. — С ними не особенно хорошо обращались.
Люди покидали страну и ехали в Америку, но Отто и Сигне сначала отправились в Швецию. У Отто кто-то из родственников жил в Лулео. Возможно, эти люди тоже были коммунисты. А в северной Швеции были агенты, которые помогали переходить через границу в страну будущего, как они тогда называли Союз Советских Социалистических Республик. Они-то и убедили Лагерстамов все продать и уехать в СССР.
— Ты не думаешь, что они сами захотели поехать? Из-за безработицы?
— Может быть.
В Советском Союзе тогда уже было много финнов, строивших коммунизм. Страной, управляли рабочие. Образование и лечение были бесплатными. Так все думали. Наверное, так и было. И не было паразитов, которые забирали себе всю выручку рабочих и крестьян. Так все думали. В Карелии строили образцовую социалистическую республику. «А Отто был коммунистом», — повторила мать Дики. «Из-за него и Сигне стала коммунисткой». Дики показалось, что голосе матери зазвучали нотки презрения или горечи. Это было ей не свойственно, зато очень типично для Скугов, отцовской родни. Мать стала очень похожа на них.
— Ты его знала? — спросил Дики.
— Я была на их свадьбе, — ответила мать. — Но мне тогда было всего двенадцать или тринадцать лет. А потом они пропали. Перед тем как уехать, Отто работал на лесопилке. Тогда еще был жив твой дед.
— И что случилось?
— Отто был коммунистом.
— И что?
— Твой дед не жаловал агитаторов.
— Отто уволили?
— Думаю, да.
Мать Дики рассказала дальше, что Сигне и Отто Лагерстам уехали из страны вместе с Ларсом Ромсом и Хельмером Бюманом. Ромс и Бюман были из Похьи. Они работали в литейном цехе.
— Понятно, что я спрашивала иногда про свою кузину, — пояснила мать, — но никто ничего не знал.
Из Лулео, так считала мать Дики, вся компания отправилась в Кируну, а оттуда, возможно, в Норвегию и — через границу — в Советский Союз. Многие ехали этой дорогой. Но мать не знала наверняка. Связи с уехавшими почти не было. Через несколько лет вернулся Ромс. Он не знал, ни куда отправились остальные, ни что с ними стало.
— Ничего?
— Ничего. Анни пробовала поддерживать связь, посылала письма и посылки, но они не доходили.
— Анни? Это ее мать?
Мать Дики кивнула. «Они жили в стороне Тролльсховда. Почему ты спрашиваешь?
— У Лагерстамов была дочь?
— Сигне была беременна, когда они уезжали. Потом написала в письме, что родилась дочь.
— То есть моя…?
— Троюродная сестра.
— Моя троюродная сестра. А письмо сохранилось?
— Письмо? Не знаю. Кто бы стал его хранить?
— Ее мать.
— Анни уже давно умерла.
— А тебе разве было все равно?
— Не то, чтобы все равно, но…
— Почему?
— Ты знаешь, отец не хотел иметь ничего общего с агитаторами.
— Агитаторами?
— Коммунистами.
— Ее зовут Эльза.
— Кого?
— Дочь Сигне.
— Да, кажется, ее звали Эльза.
— Она жива. Сейчас живет в Москве со своим сыном. Еще у нее есть дочь. Зовут Еленой, как ее бабушку.
Дики не мог вспомнить, чтобы мать когда-нибудь плакала. Даже когда лесопилка обанкротилась. Даже когда хоронили ее мужа, отца Дики. Но сейчас слезы медленно с трудом собирались у нее в уголках глаз и стекали по старческим мягким щекам.
— А Сигне? — спросила она обессиленно.
— Я не знаю.
Они сидели молча, от растерянности не зная, что сказать.
— Но почему никто ничего не говорил? Или не делал? — наконец спросил Дики.
— Пойми, тогда были другие времена. Твой отец ненавидел Отто Лагерстама и все, во что тот верил.
— Как он мог? Он ведь его почти не знал.
— Это правда, но он унаследовал неприязнь к этому человеку от своего отца, который, в свою очередь, ненавидел отца Отто Лагерстама, красногвардейца. Сейчас это невозможно понять. Но твой отец был убежден, что Лагерстам был агитатором и главарем бунтовщиков.
— В России?
— Ходили слухи, что Лагерстама видели на лесопилке после того, как он эмигрировал. Что он распространял листовки среди рабочих, когда у русских была морская база в Ханко. Лагерстам знал каждый остров и каждый залив у Ханкониеми. Для него было бы совсем несложно приехать в Скугсбергу.
— Ненавидел? Он был отцу почти родственник!
— Твой отец не хотел ничего слышать про Отто Лагерстама. Был убежден, что забастовки на лесопилке были делом его рук. Конечно, кто-то их подбивал. А твой отец считал, что во время присоединения Финляндии Лагерстам был в Порккале и по радио связывался со своими сообщниками, дожидаясь, пока произойдет революция и можно будет завладеть лесопилкой. Поджидал, когда к власти придут рабочие, а твой отец останется без работы. Отто Лагерстам был коммунистом до мозга костей, ты должен это знать. Сейчас это не имеет значения и, скорее всего, он уже давно умер…
— Его расстреляли в 1937-м.
Мать Дики вздрогнула от этих слов. «Как ты можешь так говорить?, — спросила она слабым голосом.
— Я встретил Елену. Она живет в Санкт-Петербурге.
— Боже милостивый, — прошептала мать Дики и сжала руки. «Боже милостивый! Неужели это правда?
Перевела Александра Белькинд