Ким, Момо и Белла — подружки. Девочкам четырнадцать лет, и больше всего на свете им хочется убежать от самих себя и от того мира, в котором приходится жить. Единственное место, где они могут почувствовать себя в безопасности и забыть обо всех страхах — теплица Беллы, полная цветов, красок и запахов. Здесь по ошибке присланный Белле невзрачный клубень превращается в странное растение, подобное живому существу. Однажды девочки пробуют нектар, выделяемый цветком, и превращаются в мальчишек. Так для них начинается жизнь, которой они не знали прежде, — свободная, яркая, исполненная приключений и опасностей.
Йессике Шифауэр удалось написать книгу, балансирующую на границе фантазии и действительности, магии и жесткого реализма, где волшебство так близко к яви, что лишь слегка освещает происходящее, а мир, призванный быть реальным, далек от этой самой реальности настолько, что иногда лишается всякого правдоподобия и становится подобен загадочному отражению в потускневшем зеркале.
Язык Шифауэр очень выразителен и красочен, а сам текст поражает своей метафоричностью, которая становится его отличительной чертой и на языковом, и на идейном уровнях повествования. Всё буйство цветов и оттенков сосредоточено в темноте — ведь именно по ночам герои пускаются в приключения и только тогда вырываются на свободу, дни же окрашены серым и похожи на страшный и одновременно нудный сон. Именно это и составляет один из главных контрастов, созданных писателем, цепляет читателя и вовлекает в мир постоянно меняющихся красок. Впрочем, Шифаур мастерски обыгрывает эту контрастность: иногда обилие цветов создает у читающего впечатление размытости, неясности, будит в нем то смутное чувство неуверенности, которое заставляет оглянуться, задуматься, увидеть нечто важное за ворохом оттенков.
Некоторые критики обвиняют Шифауэр в излишнем очернении шведской жизни и в слишком уж неправдоподобном ее описании: где она нашла такой город, такую школу, такие семьи, где родителей как будто бы нет вообще? Таких мальчишек, которые, будучи подростками, только пьют и занимаются мелким воровством? И самый серьезный упрек: насколько типичны чувства, испытываемые персонажами книги? Это замечание особенно интересно, поскольку все без исключения критики отмечают, что все персонажи романа хорошо выписаны и проработаны.
Между тем, создание того художественного пространства, которое мы находим в романе, более чем оправдано целями, преследуемыми автором. Шифауэр пишет о том, что иногда человек ищет (и может найти) себя только так далеко от своего привычного «я», насколько это вообще возможно. Еще одна важная для Шифауэр мысль заключается, по-видимому, в том, что иногда в нас живет нечто такое, чего мы бы никогда не могли себе представить, и что как раз это «нечто» определяет наше миро- и самоощущение. Таким образом, традиционная для подростковой литературы тема самоидентификации раскрывается нетривиальным (по крайней мере, для русского читателя) образом: вопрос «кто я?» связан, в первую очередь, с гендерным самоопределением.
Ким, от лица которой и ведется повествование, не надоедают ночные превращения, новая жизнь становится единственно ценной, а общение со скрытным и таинственным Тони затмевает дружбу с Беллой и Момо, которые как будто противопоставлены Ким с самого начала: худая и «плоская как доска» Ким не раз описывает большую грудь Беллы, которая «колышется», когда Белла бежит или прыгает. Имя «Ким» тоже не говорит читателю ничего о половой принадлежности того, кому оно принадлежит, и всё то, что происходит с девочкой, заставляет задуматься об андрогинах. Кто такая(-ой) Ким, объединяющая(-ий) в себе оба пола?
Впрочем, другой важный вопрос, поднимаемый писательницей, — что такое половое самоопределение? Когда и как оно происходит? Для Тони лишь Ким-мальчик представляет интерес, Ким-девочку он просто не замечает, так, в его восприятии Ким переходит от субъекта действия — кого-то равного самому Тони — к объекту, незначительному и незаметному. Твердость и мягкость языковых средств, нарочитая метафоричность, меняющая границы своего «я» и «я» других, а также вкрапление разножанровых элементов, — все это подсказывает читателю один ответ: сама жизнь есть метафора, а потому и человеческое самоопределение (во всех рассматриваемых аспектах) находится в постоянном движении.
Хотя Шифауэр оставляет открытым вопрос о причинах, которые формируют человеческую личность, ее критика, направленная на устои современного общества, не остается незамеченной. В школе, где мальчишки пристают к девочкам, плюют на них, шепчут им гадости и в то же время страстно хотят приблизиться к ним, Белла, Момо и Ким чувствуют себя изгоями. Их жизнь — это борьба, борьба будущих женщин против господства мужчин. Шифауэр рассказывает о школе как об институте, в основе которого лежат неправильные, несправедливые отношения. Только в теплице Беллы, в этом «райском» саду, где и происходят все превращения, девочки по-настоящему счастливы. Пикники, перевоплощения, примерка костюмов, сшитых Момо, растение, сравниваемое с матерью, кормящей детей своим молоком — жизненным соком — и дающей им новую свободную жизнь, танцы и наивные игры на лоне природы, всё принимающей и всепрощающей. Такой матерью изображена и Белла, лелеющая свой сад, но позволяющая Ким погубить цветок; Момо же — скорее сестра, чье единственное желание — помирить девочек и восстановить дружбу. Настоящие же родители не играют в мире Шифауэр никакой роли, и не потому, что не могут помочь, а потому, что не хотят. И, казалось бы, мы понимаем, чем все это кончится. Но Шифауэр завершает роман очень необычно и тем самым будто бы демонстрирует читателю, что движение и развитие личности никогда не кончаются, а ответов на все вопросы просто не существует.
«Мальчишки» — это книга о детстве и взрослении, о том, как мы ищем себя и что мы встречаем на своем пути, о невероятном и обыкновенном, о мужчинах и женщинах, а вернее, о том, как ими становятся. Эту книгу, получившую в 2011 году высшую литературную премию Швеции — премию Августа Стриндберга — в номинации «Книга для детей и подростков», стоит прочесть любому, кто, делая шаг из привычного детского мира в мир взрослых, боится не найти себя, не знает, где искать совета, и отчаянно хочет быть понятым и принятым. И хотя этот роман, как и, наверное, любая книга, не сможет ответить на все вопросы читателя-подростка, он, несомненно, покажет ему новые миры и новые возможности саморазвития, и, что самое главное, послужит утешением и ободрением для тех, кто растерян и одинок.
Мария Корочкина
Отрывок из книги
Наконец стало теплее, и наступил вечер нашего первого маскарада.
Мы сгорали от нетерпения, как дети перед походом в цирк. Всю неделю носились из дома в дом, наблюдали, затаив дыхание, как в волшебных руках Момо рождались маскарадные костюмы. Нам разрешили ночевать у Беллы. Родители Момо сразу дали свое согласие, а мои просто не стали мне ничего запрещать, хотя и немного удивились, когда я рассказала о наших планах. Мама кивнула, но я видела, как она несколько обеспокоенно покосилась на мои формирующиеся округлости и на мое лицо, принявшее за последние месяцы новое выражение. Когда ей казалось, что я не слышу, она тихо говорила об этом с папой, предусмотрительно намекая на то, что мы уже выросли изо всех этих забав и что уже совсем скоро придет пора забыть наши детские игры с переодеваниями. Но папа только посмеивался.
— Радуйся лучше, что пока ей это еще не надоело, — отвечал он.
И вот в сумерках я вышла из чисто убранного дома родителей, неся за плечами рюкзак, в котором лежали ночная рубашка и зубная щетка.
Белла оттащила всю мебель из сада к газону около теплицы, а вокруг расставила свечи. На шатком деревянном столе стоял поднос с коричневым чайником, чашками, баночкой меда и большой миской с фруктами и печеньем. Папина кредитка находилась в полном распоряжении Беллы. Она следила за тем, чтобы в доме была еда, и отец никогда не спрашивал ее про чеки. Он вообще никогда ни о чем не спрашивал.
— Садиться за стол еще нельзя, — сказала Момо, — так мы только собьем свой настрой. Сначала надо переодеться, причем в разных комнатах. Надевать костюм и в первый раз смотреться в зеркало нужно в полном одиночестве,
Мы с Беллой усердно кивали. Момо выдала нам по бумажному пакету, достала свой, и мы разошлись по комнатам. Боясь попасться на глаза папе, мы закрыли за собой все двери. Почему-то мы чувствовали: то, о чем сказала Момо, важно соблюсти. В этих запертых комнатах мы должны были оставить самих себя, проследив, чтобы никакая часть нашего привычного «я» оттуда не выскользнула.
Я заглянула в пакет. Когда Момо снимала с нас мерки, мы договорились не изображать известных персонажей. Иначе все будет ясно заранее: реплики, которыми мы станем обмениваться, движения, гримасы, отношения, все будет не так, как нам бы того хотелось. В общем, Момо сшила три костюма, и, хотя вначале Белла и я пытались ей помочь, она не позволила нам заранее увидеть результат своей работы. Как мы ни умоляли ее, она только качала головой и говорила, что нам придется набраться терпения.
Мне пришлось изрядно попыхтеть и покрутиться, пока я, наконец, не натянула на себя свое чудное облачение. И увидела себя в зеркале.
Ткань была серебристой и плотной, нижняя часть оказалась чем-то средним между юбкой и брюками и доставала до пола, как костюмы самураев. Верх походил на доспехи. Твердые восьмиконечные кусочки складывались в панцирь, превращая мою острую девичью грудь в плоскую грудную клетку. Я вспомнила «Братьев Львиное Сердце», Тенгиля, которого я так боялась, когда была маленькой. Я осторожно погладила негнущийся блестящий материал и представила себя императором, владения которого находятся где-то на другом краю Вселенной. Мне сразу пришло в голову, что в четырнадцать лет думать так глупо. И в памяти возникло выражение лица мамы Момо, которая заглянула в комнату, где мы строили планы, резали ткань и наметывали швы. Она вошла в наш мир, взглянула на него своим острым зрением, коснулась ткани своими большими проворными руками, и я словно бы тоже стала смотреть на все ее взрослыми глазами и увидела, что куски ткани отрезаны неровно, а панцирь — это лишь склеенные листы картона, размалеванные серебряной краской и связанные резиновым шнурком. В ту минуту я ее ненавидела. Мне хотелось оскалиться и зарычать на нее, прогнать ее из комнаты, где она все испортила.
Я отмахнулась от воспоминания о маме Момо, под ложечкой приятно засосало, и мне вдруг захотелось петь. Я была уверена, что стоит мне открыть рот, как мой голос изменится, станет сильным, низким и красивым. Но я держала губы плотно сжатыми и не хотела торопить события — я еще не была готова. В пакете по-прежнему лежала маска, сделанная Момо. Я вытащила ее, покрутила в руках, вспомнила ощущение холодного влажного гипса на лице, и то, как он потом засох, и кожа стала чесаться и чесалась до тех пор, пока Момо осторожно не стерла остатки гипса с моего лица. Я оттянула резинку и надела маску. Кожа у корней волос натянулась, и я почувствовала жжение, но когда я впервые посмотрела на мир новыми глазами, когда увидела новую себя в зеркале, боль потеряла значение.
У меня было лицо птицы. Я не могла сказать с уверенностью, почему мне казалось так, но было что-то в форме носа и скул, в окраске глаз-горошин, что напоминало птицу. Когда я повернула голову, моя новая кожа заблестела, и я подумала о серебристо-сером оперении, о том, как журавли поднимают свои клювы к небу и вытягивают вверх длинные змеиные шеи. И тогда я поняла, что неведомое существо в зеркале было мной, а прежней Ким уже не было вовсе.
Я приоткрыла дверь и прокралась в коридор поискать остальных. Сначала я никого не увидела, но, выйдя в сад, заметила, как около теплицы промелькнула чья-то тень. На улице было уже почти совсем темно, свет от свечей слабо дрожал, тень не двигалась. Я пошла по мощеной булыжниками дорожке. При каждом шаге длинная одежда щекотала мне икры.
Уголком глаза я видела, как открылась дверь веранды, и кто-то, выйдя наружу, медленно пошел по траве. Мы приближались к теплице и колченогому столу, шли по траве и по камню, а по воздуху будто бы пролетал какой-то нежный, светящийся звук, который пел о нас и с каждым новым шагом освобождал нас от наших прежних «я».
Мы были такими красивыми.
Мы были такими красивыми!
Среди пламени свечей стоял Житель Пустынь. Я не знала его имени, я никогда не встречала никого ему подобного, но, увидев его перед собой, я сразу поняла, как его называть. На нем был плотный облегающий фрак песочного цвета с рукавами длиной в три четверти, а запястья облегали крупные металлические звенья. Ногти были покрыты черным лаком и заострены на концах, густые волосы спадали каскадом из широкого стального цилиндра, крепившегося на голове. Гипсовая маска плотно сидела на лице, удерживаемая жестким темно-коричневым ободом. На лице виднелись усы, но глаза и рот, тщательно вырисованные лаковыми красками, были как у человека. Он поклонился мне, когда я приблизилась; я поклонилась в ответ, а, обернувшись, увидела, что позади меня по траве идет Пьеро. То есть это был не Пьеро, мы же договорились — никаких известных персонажей, — но этот герой был первым, кто пришел мне на ум, потому что существо, ступавшее мне на встречу, было облачено в клетчатый костюм с кружевным воротником. Конической формы шляпа имела круглые поля, а лакированная маска казалась фарфоровой: на щеках краснели большие круглые пятна, глаза глядели печально, над верхней губой пробивались тоненькие усики.
Пьеро и Житель Пустынь поклонились друг другу. Мы с Пьеро тоже поклонились друг другу. А потом сели за стол, в хорошем настроении и с прямой спиной.
В тот первый вечер нам было невообразимо весело. Мы ели печенье и фрукты, пили сладкий чай и, пока ночь длилась, пьянели от сладости и темноты. От цветов Беллы поднимался ночной аромат, и мы танцевали все втроем под звездами. Мы придумывали песни и водили хороводы вокруг теплицы, сиявшей в лунном свете так удивительно красиво. Житель Пустынь, сложив воронкой лапы у рта, выл как степной волк, и его песня улетала в небо. Когда у нас уже не осталось сил танцевать, мы повалились на траву. Вокруг нас медленно распространялся запах пота, косметики и гипса, и, если бы мне показали все мгновения моей жизни и предложили остановить одно, чтобы потом повесить его на стену, как фотографию, я бы выбрала те минуты, когда Пьеро, Житель Пустыни и Повелитель Птиц растянулись на траве с туго набитыми сладостями животами и усталыми глазами, счастливые от осознания бесконечных возможностей, которые открывала перед ними игра.
***
Белла была просто одержима новым цветком. Она с любопытством исследовала каждый сантиметр, пуская в ход свою лупу и целый набор маленьких пинцетов и скальпелей. Я стояла рядом с ней, объятая влажным тепличным воздухом, и слушала ее бормотания. Белла осторожно раздвинула лепестки и выскребла унцию желтой пыльцы, что лежала комьями внутри цветка. Потом подняла острие скальпеля к свету и прижала глаз к лупе.
— Ого!
Она отвела лепестки в сторону, чтобы я тоже могла заглянуть внутрь.
— У нее есть только пестики, а тычинок нет. Видишь?
Я покачала головой. Сердцевина цветка казалась мне мешаниной из маленьких покрытых желтой пудрой зубчиков и башенок, и я не могла понять, что в этой неразберихе пестики, а что — тычинки. Белла указала скальпелем.
— Посмотри на эти маленькие шарики. Это значит, что она девочка.
Я удивленно взглянула на Беллу.
— Мы же это знали с самого начала?
Белла улыбнулась.
— На самом деле нет. Мы просто предполагали, что это так.
Она снова поднесла лупу к глазу и сказала самой себе:
— Честно говоря, я в это не верила. Нет, я не могла в это поверить.
Она коснулась скальпелем головки цветка, вырезала один из пестиков и положила его на стеклянный подносик. Цветок развернулся, и я почувствовала, как внутри меня что-то сжалось.
— Ей не нравится, Белла. Она хочет, чтобы ты прекратила.
Белла серьезно посмотрела на меня, и ответила мягко, но решительно:
— С ней все в порядке.
Улыбнувшись, Белла протянула мне скальпель.
— Хочешь попробовать?
Я с сомнением взяла острый инструмент, взвесила его в руке. Белла ободряюще кивнула.
— Это совсем не трудно.
Она отвела лепесток в сторону и отодвинулась, освободив мне место перед головкой цветка. Я взглянула на нее и стала целиться. Казалось, будто я окунула голову под воду, но контуры предметов были почему-то неестественно резкими, глаза щипало. Голос Беллы доносился откуда-то издалека.
— Видишь там маленькие мешочки?
Я присмотрелась. У основания пестиков лежали два крошечных мячика, каждый не больше горошины. Они выглядели тугими и набухшими, тонкая кожица, покрывавшая их, оттопырилась. Я тихонько кивнула.
— Разрежь один. Посмотрим, что там внутри.
Я поднесла острие к тонкой пленке, слегка нажала, и отточенный металл не подвел. Он проколол мешочек, как воздушный шар, и из отверстия потекла густая желтоватая жидкость. В нос ударил сладкий запах. Белла забрала у меня скальпель и наклонилась, чтобы разглядеть получше:
— Невероятно!
Она рассмотрела острый краешек ножа, окунула ноготь в жидкость и, поднеся палец к лицу, осторожно втянула в себя воздух:
— Как мед!
Белла бросилась к одной их своих толстых книжек и принялась сосредоточенно листать. Потом открыла страницу с цветной иллюстрацией и указала мне на нее. Всю страницу занимало изображение бабочки. Ее белые крылья были покрыты коричневыми точками, волосатое тельце личинки показалось мне отвратительным. На увеличенной фотографии голова выглядела непропорционально большой, незрячие глаза выпученными, а длинный хоботок напоминал какой-то странный музыкальный инструмент. Белла ткнула пальцем в хоботок на картинке, и на бумаге осталось маленькое желтое пятно.
— Он очень острый, прямо как игла. Хоботком бабочка протыкает мешочек и высасывает оттуда жидкость. Но на это уходит довольно много времени, и иногда ей приходится сидеть так несколько минут. За это время пыльца успевает прилипнуть, видишь?
Она показала. Я кивнула. Лапки у бабочки были колючими, с зазубринками, как у краба.
— И что потом?
Белла закрыла книгу и вздохнула.
— А потом остается только надеяться, что где-то живет цветок-мальчик, на который бабочка сядет в следующий раз. Но как нам найти такого мальчика, я не знаю.
***
Стояла теплая погода, и гравий нагрелся от солнца. Последним уроком сегодня была физкультура. Разумеется, играли в лапту — так хотели мальчишки. Белла, Момо и я стояли на площадке, не шевелясь, как статуи. Ни шага в сторону, руки вдоль туловища, мяча не касаться.
И не потому что нам не нравилась игра. Мы иногда играли в лапту втроем на площадке за домом Момо. Лупили битой наотмашь и, пока мяч летел, почти всегда успевали обежать полный круг. Но здесь было по-другому. Здесь мальчишки следили за каждым нашим движением. Они видели все и только ждали удобного случая, чтобы посмеяться и отвесить какой-нибудь язвительный комментарий. У Момо были длинные сильные ноги, но сейчас в это трудно было поверить: она медленно плелась по кругу, стараясь казаться серой и незаметной. Я стояла, скрестив руки, и даже не поворачивала головы, когда учитель кричал, что надо включиться в игру хотя бы ради команды.
Грудь Беллы колыхалась в такт ее движениям, и никакая футболка в мире не могла этого скрыть. Ради команды Белла выкладывалась изо всех сил, а мальчишки хлопали и улюлюкали.
Белла краснела как рак, останавливалась. И тут же кто-нибудь из мальчишек кричал:
— Эй, детка, иди сюда, дай мне их потрогать!
В животе у меня все скручивалось. В такие минуты я думала о великане из моих снов наяву и представляла, как я бы прошлась по площадке, сгребла всех мальчишек своими огромными руками и, размахнувшись, забросила их далеко-далеко. Но мое тело было лишь жалким девчоночьим тельцем, и я молча утыкалась взглядом в землю и принималась сглатывать слюну, чтобы сдержать тошноту.
Учитель стоял на площадке со свистком в руках. Он все слышал и видел, но даже бровью не вел. Вот он засвистел, и урок закончился, игра прекратилась. Учитель приказал Момо и мне собрать биты и отнести их на место. Это было нашим наказанием. Если не старался на уроке, будешь отрабатывать потом. Он выбрал нас при всех, и мы чувствовали себя выставленными на посмешище. Стиснув зубы, Момо начала собирать биты, а я пошла искать Беллу. Она брела к раздевалке, опустив голову. Я догнала ее и обняла за плечи. Белла остановилась и натянуто улыбнулась.
— Как дети, честное слово!
Я хотела улыбнуться в ответ, хотела кивнуть, сказать, что я согласна с ней, что они дураки, что не нужно обращать на них внимания. Но я не могла улыбнуться, не могла кивнуть, потому что знала: их поведение не было детским, наоборот. Мальчишки уже привыкли к безнаказанности. Стоявший в горле комок проскочил, и наружу вырвался поток слов:
— Нужно… нужно задать им хорошую трепку! Выбить это из них. Чтобы они больше никогда не смели так делать.
Белла удивленно взглянула на меня. И пожала плечами.
— Да?.. Я хочу в душ. А потом пойдем домой.
Она взяла меня под руку. Мы пошли к школе вместе. Они ждали нас за углом, перед входом.
Я остановилась, а Белла нет. Казалось, будто она внезапно решила дать им отпор, не позволить себя испугать. Она задрала подбородок, выпрямилась и пошла прямо им навстречу, и на миг я поверила, что они расступятся и позволят ей пройти.
Я не разобрала, что они говорили, слышала только их интонацию, то, как они говорили с ней лживыми мягкими голосами. Они окружили Беллу, дали ей пройти несколько шагов, потом схватили ее, прижались к ней и запустили руки ей под одежду. Белла извернулась, попыталась вырваться из их цепких рук, но они не выпускали ее. Тянули и тянули к себе, пока футболка и спортивный топ не взлетели в воздух, словно трофеи победителей. Они подняли Беллину одежду над головой и принялись размахивать ей, и смеялись, смеялись, смеялись.
Белла стояла в паре метров от них.
Она обхватила себя руками, волосы упали на лицо, плечи ссутулились. Белла закрывала руками грудь и стояла, не шевелясь.
Все остальное произошло в мгновение ока. Не помню, о чем я думала, но вдруг мои ноги оторвались от земли, и я рванулась вперед. Я кричала, что все они сволочи и гады и что они не имеют права так поступать, вы, черти, вы не имеете права так поступать!
Игра кончилась. Они больше не смотрели на Беллу, и им было совершенно наплевать на меня. Они швырнули ее одежду мне в лицо и, повернувшись к нам спиной, пошли к раздевалке, будто ничего не случилось.
Я протянула Белле ее вещи. Руки не слушались ее, она уронила лифчик на асфальт и даже не подняла, натянув футболку прямо на голое тело. И осталась стоять, обхватив себя руками. Я коснулась ее волос и погладила по щеке.
Белла, моя милая Белла, не позволяй им идти дальше, не дай им победить!
Стиснув зубы, прижав ладони к лицу, Белла боролась со слезами. Вот она захлюпала носом, размазала по щеке сопли. Я обняла ее и погладила по спине. Краем глаза я заметила, как из подсобки вышла Момо. Она сразу бросилась к нам, взглянула на лифчик Беллы, лежавший на асфальте, и не стала ничего спрашивать, а только обняла нас.
Мы стояли, обнявшись, находя утешение друг в друге. Наши сердца бились в такт, и я не знала, стучит это мое сердце или Беллино, мой или ее пульс колотится так сильно. Прошло несколько минут, пока наше дыхание не успокоилось.
Перевод Марии Корочкиной